Митю по плечу. – Ну давай, трудись.

– Лядьно.

Глядя, как Митя, скинув телогрейку, неутомимо машет колуном, Акулина подумала: действительно, как робот. Неужели он ни о чем не думает? Но ведь даже у маленьких ребятишек есть свои мысли, свои мечты, свое представление о мире. Наверно, все же думает, робот без всяких эмоций, а Митя добрый. Скорей всего, он все понимает и все прощает. Вот-вот, прощает, то, чего так не хватает остальным людям. Акулина даже удивилась этим мыслям, вообще она заметила, что здесь, в деревне, в одиночестве, ей приходят в голову такие мысли, которые ее не посещали раньше.

На перекур Митю приходилось уводить чуть ли не силой. А в обед, глядя, с каким аппетитом он ест, Акулина невольно вспомнила мужа – того молодого, сильного и веселого Три Ивана. Ох, как бы они хорошо жили, если бы не водка.

А после обеда случилось такое… Неожиданно во дворе стало тихо, не было слышно ударов колуна. Акулина глянула в окно и увидела, что Митя разглядывает свою руку, и у нее аж сердце зашлось, неужели порубил. Выскочила во двор в одном платье, подбежала к Мите… и с облегчением вздохнула. Рука была целая, просто слегка порвался рукав рубашки. Но тут она взглянула на Митю, на его лицо и подивилась, сколько горя было в его глазах.

– Вот пярвялясь, – Митя чуть не плакал, защипало в носу и у Акулины.

– Ничего. Сейчас что-нибудь придумаем. Пошли в дом, – Акулина за руку увела Митю в дом, сняла с него рубашку, а взамен достала новую, которую еще раньше, когда не собиралась тут оставаться, купила мужу.

– Вот надень, я тебе ее дарю. А твою я зашью.

Митя надел рубашку, оглядел себя в зеркале и, погладив рубашку на груди, восхищенно сказал:

– Клясивяя.

Акулина чуть не разрыдалась.

Вечером она накормила Митю пирожками с картошкой, дала пирожков и с собой, сунула и зашитую рубашку. Митя, довольный, прижимая сумку к груди, пообещал:

– Зявтля плидю.

Он даже не стал застегивать телогрейку, чтобы было видно всем, какая у него красивая рубашка. А тут еще встретившаяся ему в дверях Вера восхищенно протянула:

– Ох ты, какую красивую рубашку отхватил!

Чем окончательно обрадовала Митю, и ушел он счастливейшим человеком.

– Теперь я вижу, что ты действительно не хочешь в Иркутск возвращаться – раздаешь мужнину одежду. Ой, как вкусно пахнет! Дай-ка пирожок, попробую. У тети Зины такие же пышные получались, а вот у меня ну никак. Из одного мешка с тетей Зиной, бывало, покупали, а не получается. Я что пришла: у тебя после поминок водка осталась, продай три бутылки или так дай. Потом куплю, принесу. Магазин закрыт, Новоселиха заболела, а мой утром на лесоделяну, на неделю едет. Опять свиньи да куры на мне будут. Надоело это хозяйство, хорошо вам в городе.

– Хорошо, где нас нету. Водка вон в ящике, все собираюсь куда-нибудь убрать, да лень.

Вера достала бутылки и, уже собираясь уходить, спросила:

– Аль, я заскочу утром, еще одну бутылочку возьму? Завтра у Чернышовой день рождения. В обед на почте собираемся. Может, подскочишь?

– Не могу. Митя придет.

– Я и забыла. Ну побегу. Опять сегодня ночью не спать. Мой, как уезжает куда, так в постели старается за все дни, что дома не будет. Ударник.

Акулина вышла вместе с Верой в сени, закрыла за ней дверь на крючок. Вера услышала, крикнула:

– Чего боишься, еще день на дворе.

Акулина промолчала. Эта городская привычка, постоянно держать дверь на замке, прочно въелась в нее.

– Что поделаешь, – заговорила Акулина сама с собой, – без привычек нам никуда, человек вообще только и состоит из привычек, убери их – и нет человека…

А ночью Акулина проснулась от чувства, что что-то случилось… Что-то очень важное. Она долго лежала, прислушиваясь. Все было тихо, но ощущение случившегося не проходило… Акулина встала, подошла к окну и отодвинула занавеску… Вот оно что – снег. Огромные пушистые хлопья неторопливо, не мешая друг другу, спускались с небес, и Акулина подумала, что именно в такую ночь приходят на землю ангелы.

Дома, дороги, поля, горы на той стороне реки уже были под снегом – чистым, нетронутым, и от всего этого замирало сердце. Акулина словно заглянула в таинственную, неведомую страну, в которой все спало или умерло, была жива только она одна, да огромной змеей, изгибаясь, ползла по этому уснувшему царству река. И Акулине сразу вспомнилось, как они с мужем ездили зимой в Слюдянку, к его родне. Тогда тоже только-только выпал снег, еще не подчерненный сажей из труб. Акулина тогда впервые увидела Байкал, и он тоже показался ей живым – такое огромное чудовище, лежавшее среди заснеженных гор.

И вот теперь река. Акулина верила – река чувствует, что она тоже не спит. Акулина накинула на плечи шаль, подсела к окну. И так и просидела до самого утра. И вспоминала, вспоминала.

Это было уже после окончания десятилетки, перед самым отъездом. Лето в тот год выдалось жаркое, и все не вылезали из реки. И вот когда она, заплыв далеко от берега, медленно перебирала руками и ногами, предоставляя реке нести ее, к ней подплыл Семен Серкин. Тогда одноклассник, а сейчас муж Веры. Подплыл и спросил:

– Ты что, собралась уезжать?

– Собралась. А тебе-то что?

Семен подплыл вплотную:

– Не уезжай.

– Это почему?

– А потому, – каким-то глухим срывающимся голосом сказал Семен, неожиданно обнял Акулину и стал трогать те ее укромные места, которые еще никто никогда не трогал.

– Ты что, очумел? Пусти! – Акулина хорошо держалась на воде, но вырваться из цепких рук Семена не могла.

Семен отпустил ее сам, повторил:

– Не уезжай! – и вразмашку поплыл к берегу.

– Вот дурак! – только и нашлась что крикнуть вслед Акулина.

Весь день Акулина чувствовала прикосновение его рук. И эти слова. Зачем он сказал – не уезжай? Они с Семеном учились вместе много лет, но он никогда не писал ей записок, не пытался провожать. На танцах всегда стоял в стороне. И вдруг – не уезжай.

Через день на танцах Семен весь вечер не спускал с нее глаз, а вечером пошел провожать. Возле ее дома он молча обнял Акулину и начал тискать грудь. Потом опустил руку и стал поднимать подол.

Акулина вырвалась, заскочила во двор, закрыла калитку. Семен шагнул к калитке, глухо, как тогда на реке, сказал:

– Давай поженимся.

– Еще чего, – Акулина, отталкивая прыгающего на грудь Шарика, побежала к дому. В то время она ни о чем не могла думать – ведь ее ждал Город.

А через два дня белый пароход